Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль

«Мартин – а я Вольфганг Амадей. Не обижайтесь, милый друг, что будете иметь со мной много хлопот. Я необыкновенно рассеянный и забывчивый».

Мартин с улыбкой:

«Для этого здесь я, маэстро, чтобы всё было в порядке».

В руках его уже щётка, пудра, расчёска, в одно мгновенье Моцарт засверкал чистотой, и его тёмные волосы выглядели так, будто были слегка припорошены снегом.

Он заглянул, было, что там делает Констанция, хотел с ней попрощаться, но она спала. Розовенькая, привлекательная, и так по-здоровому спала, что Моцарт не отважился будить её, просто послал ей воздушный поцелуй и на цыпочках вышел из её комнаты, не заметив удивления на лице Мартина, который отворяет перед ним двери и не может понять, что означает этот палец на Моцартовых устах.

Быстро сбежал по лестнице во двор, а тут уж нетерпеливо бьют подковами запряжённые в великолепную карету белые лошади, горящие факелы освещают её, карета готова выехать на улицу.

На ходу Моцарт взглянул на привратника: боже, да ведь это тот скрипач, что только что сидел возле капельника Клацкеля, у него такой сладкий выразительный звук. Улыбнулся ему по-приятельски и уселся рядом с графом Каналом, тут же был закутан в овечьи шубы. Привратник придержал двери, осмотрел целиком карету и крикнул: «Готово!» Кучер зачмокал, натянул вожжи, и карета отъехала от дворца «У железных дверей».

Колокольчики позванивают на ледяных вечерних улицах, Моцарт в лёгкой беседе с графом наслаждается поездкой по волшебной старой Праге, её узкими улочками, освещаемыми дрожащим светом фонарей, факелов и керосиновых ламп, установленных на вековых домах.

Лошади с фырканьем летят вверх по Оструговой улице и очень быстро подъезжают к освещённому подъезду могучего углового дома, что круто возвышается на улице, как кремль на одиноком острове. Из огромного котла полыхает огонь, освещая подъезжающие кареты. Проворные слуги открывают двери, распаковывают шубы, из которых выходят граф Канал с Моцартом.

Пошли вверх по лестнице к салону. Моцарт остолбенел. Навстречу к нему идёт его Фигаро, пританцовывая под кадриль. Граф Канал представил Моцарта хозяину дома, барону Бретфельду, семидесятилетнему красавцу, на вид которому не более пятидесяти:

«Вот привёл вам автора Фигаро, который покорил всю Прагу».

Барон Бретфельд отступил на пару шагов, затем с размаху схватив руки Моцарта, воскликнул:

«Огромная честь для меня, маэстро, чувствуйте себя как дома».

Между тем музыканты заиграли мелодии из «Фигаро», переложенные в модные танцы. У Моцарта голова идёт кругом. Его представляют всевозможным гостям, он украдкой поглядывает на красавиц, танцующих вокруг.

Он околдован их плавными движениями, не знает, куда смотреть: на проворные красивые ноги, на прелестные руки, на груди, утопающие в прозрачной пене кружев, вовсе не скрывающих то, что могло быть образцом для Венеры.

А эти страстные глаза, многообещающие взгляды, роскошные шеи, столько здоровой красоты в плавных движениях – и всем этим управляет его Фигаро. Барон Бретфельд наслаждается радостью Моцарта, который так очевидно выражает её, что заразил всех вокруг.

«Кто это, скажите, пожалуйста, переделал моего Фигаро в такие красивые танцы?» – допытывается изумлённый Моцарт.

Барон Бретфельд поймал за руку высокого статного мужчину:

«Вот это он, руководитель хора Ян Кухарж. Ваш большой почитатель, маэстро».

Моцарт с восторгом пожал Кухаржу руку. Тот скромно качает головой:

«Какие пустяки, для меня это было большое удовольствие».

«А вот это» – продолжал барон Бретфельд – «капельник Ностицова театра Йозеф Стробах, который готов играть вашего „Фигаро“ с радостью с утра до ночи».

Моцарт с признательностью смотрит в глаза тихого Стробаха и благодарит его тёплым рукопожатием.

Барон повёл гостей в трапезную ужинать, куда тоже долетали звуки музыки. Моцарт несколько раз ущипнул себя, не снится ли ему, может ли быть всё это реальностью. Чувствует боль от щипка – да, всё правда. Фигаро, действительно, победил. Вот бы Вена посмотрела, а тем более, Сальери!

Беседа за ужином продолжалась, Кухарж со Стробахом рассказывали, как репетировали «Фигаро»:

«Мы ведь тогда ещё совсем не переварили его. Такого не бывало, чтобы на первой репетиции музыканты играли с таким энтузиазмом, от цифры к цифре, чем дальше, тем всё лучше, а когда закончили, хотелось начать играть сначала. Как только положили партии на пульты, всё пошло само, понеслось как по маслу. Певцам помогали оркестранты, подыгрывали их партии, певцы частенько взаимно выручали друг друга, то пели, то насвистывали мелодии, короче, „Фигаро“ нас всех просто очаровал».

Моцарт даже покраснел. В горле комок, на глаза наворачиваются счастливые слёзы. В таком смущении он никогда ещё не был. Столько похвал сразу, неожиданно, после разочарования в Вене. Кухарж объяснялся в своей любви к Моцартовой музыке:

«Она не дает мне заснуть, я уже начал делать переложение „Фигаро“ для клавира».

Моцарт с удивлением прошептал:

«Вы делаете клавирное переложение „Фигаро“?»

«Ну да. Не знаю большей радости, чем эта работа. Прикоснуться к вашей партитуре – это как смотреть в родник, в нём всё отражается: небо, цветы, деревья, вокруг всё поёт, шумит, шелестит, и так быстро и прекрасно течёт работа, времени не замечаешь. У меня половина уж готова. Если вам интересно, маэстро…»

Моцарт не дал договорить Кухаржу:

«С удовольствием, очень меня интересует ваша работа, как только буду иметь свободную минуту, заеду к вам, мы договоримся потом».

– 2 —

Моцарт, смущённый этими всё прибывающими похвалами не знал, как ему продолжать разговор, и постарался поскорее сменить тему:

«Сколько театров у вас в Праге, и вообще, насколько велика Прага?»

Барон Бретфельд вежливо взял слово, как хозяин дома:

«Королевский город Прага насчитывает около восьмидесяти тысяч жителей. Есть три театра. Старейший находится в Котцих, второй во дворце у Туна на Малой стране, вам хозяин его ещё покажет, третий, самый большой и современный, у Ностица, в нём именно и царствует Ваш „Фигаро“, маэстро. Это большой красивый театр. Туда свободно входит две тысячи человек, и там потрясающая акустика».

«А что старейший театр, тот, что в Котцих, он большой?» – поинтересовался Моцарт.

«Он меньше Ностицова. Почти такой же, как Тунов, и входит туда добрая тысяча посетителей».

«Театр в Котцих имеет прекрасные традиции. Ставят всё быстро, можно сказать на скорую руку, в минувшие годы там поставили много весёлых спектаклей, которые приучили народ ходить в театр, чтобы послушать кое-что полезное», продолжал Кухарж:

«Там прошла пражская премьера оперы Глюка „Энцио“, имела большой успех. Глюк у нас хорошо принят. Ведь ещё есть свидетели, кто играли с ним в храмах во время служебных месс, а также музицировали с ним на улицах. Чем обычно кормятся слабые музыканты – либо играют на скрипочках хвалу Господу в церкви, либо там же поют. А Глюк выделялся среди них превосходной игрой и как прекрасный певец, чем и покорял всех».

Моцарт слушал с большим вниманием. В этих небольших рассказах перед ним раскрывалась великая история Европейской музыки. Глюка, который покорил Париж и Лондон, а теперь имеет сильнейшее влияние в Вене, здесь, в Праге помнят как церковного певца и уличного музыканта, покоряющего сердца за пару грошиков. Ничего не забыли и явно с любовью о нём вспоминают.

Моцарт:

«А сам Глюк заезжал сюда к вам?»

«Неоднократно», – отвечает Кухарж, – «очень любил, всегда говорил, что приезжает, как домой, здесь его корни, его предки».

«А что ещё здесь игралось, кроме Глюковых опер?»

Капельник Стробах:

«Ничего особенного не выберу из нашего репертуара. Что играют везде, то играем и мы. Траэтта, Чимароза, Анфоцци, Газзанига, Гульельми. Всё в руках итальянцев, как и везде по Европе. Но вот, наконец, пришло время, когда тому течению модной музыки кое-кто противопоставил новое направление и дал ему дорогу. Такой, наконец, нашёлся, и это ваш Фигаро, маэстро».

Моцарт смотрит с удивлением:

«Фигаро»? Вы считаете его проявлением нового в музыке?»

Кухарж со Стробахом заговорили вместе, перебивая друг друга:

«А как же? Он принёс столько новых красивых музыкальных мыслей, да таких ярких, что сокрушил весь оркестр, а с ними и певцов, а затем и всю публику. Да что я вам говорю. Сами слышите, за те пару часов, что вы в Праге, как этого „Фигаро“ здесь полюбили».

Моцарт с благодарностью воодушевлённо закивал головой:

«Я так всему этому рад, что не нахожу слов. Сердце моё переполнено. Особенно от понимания того, что музыка моя затронула сердца публики, что они поют её вместе со мной, тут и возникает настоящее братское понимание среди музыкантов».